Русская революция и гуманизм

От редактора сайта. Предложив для обсуждения на нашем сайте (http://humanism.al.ru/ru/articles.phtml?num=000186) тему «Гуманизм и русская революция» и не дождавшись отклика со стороны коллег по РГО и других посетителей сайта, председатель Тюменского отделения нашей общественной организации прислал развернутое обоснование своей инициативы.

В наше время сочетание слов «революция» и «гуманизм» может показаться кощунственным. Что может быть более противоположным друг другу, чем установка на человеколюбие и практика силовых действий в отношении целых общественных классов. К тому же русскую революцию при всем желании не назовешь «бархатной»: на мирный приход к власти Советов реакция ответила тотальной гражданской войной, белым террором, за которым не замедлил последовать и террор красный. Установка на неизбежность силового решения проблемы присутствовала с самого начала на обоих полюсах политической конфронтации. Это и расстрел Временным правительством июльской мирной демонстрации в Петрограде, и мятеж генерала Корнилова, подавленный совместными усилиями Керенского и Петросовета в августе 1917 г. В октябре пролилась кровь в Москве при штурме захваченного мятежниками Кремля. В январе 1918 г. последовал разгон демонстрации в пользу Учредительного собрания, отказавшегося признать полномочия и декреты Всероссийских съездов Советов. В июне 1918 г. – эсеровский мятеж в Москве. А дальше – больше: мятеж белочехов, захват золотого запаса России, создание отборных белогвардейских армий, расстрел царской семьи, покушение на Ленина, начало массового террора.

Где же здесь место гуманизму – спросит неискушенный читатель? И в самом деле: ради чего совершаются социальные революции? Что отличает их от простого народного бунта, каких было множество на Руси? Песни слагали и про Стеньку Разина, и про Емельку Пугачева, однако строй и логика общественного развития оставались прежними. Успех народным движениям сопутствовал лишь в том случае, если в нем принимали участие представители образованного класса, преследующие либо свой особый интерес, либо всерьез сочувствующие народу в его справедливой борьбе с угнетателями. Однако история социальных революций Нового времени – особого рода. Она связана с переходом всей логики общественного развития в иную плоскость, от феодальной патриархальности к буржуазной современности, от тотального господства волевого начала в общественных делах к господству социально-экономических факторов, образующих гражданское общество и выстраивающих подобающую ему политическую организацию, построенную на принципах конституционализма и республиканизма. Столь радикальный шаг в самом способе организации общества вызвал к жизни феномен социальных и политических революций, которые вошли в историю под названием буржуазных революций. Суть последних в том, что лидирующая роль в них принадлежала новому бурно развивающемуся классу буржуазии, как классу собственников, противостоящих традиционной аристократии. Другая особенность этих революций была связана с вынужденной опорой на обездоленный народ, лишенный в ходе раннебуржуазного развития старых феодальных покровителей и так и не нашедший новых. Именно поэтому он вынужден был перейти к активному формированию собственного политического самосознания, которое в дальнейшем получило название пролетарского. Заметим при этом, что буржуазные революции, как и всякие революции, очень часто обретали предельную форму ожесточения, а самая великая из них – французская – и вовсе утопила своих противников в крови.

Возникает вопрос: как соотносится эпоха буржуазных революций с понятием гуманизма? Ответ совершенно очевиден: самым непосредственным образом. В области политической это переход к принципам народовластия и, по крайней мере, формальной демократии. С области социальной это провозглашение прав личности и личного достоинства граждан, отмена сословий и юридическое закрепление принципа равенства всех граждан перед одним законом. В области культуры это торжество секуляризационного процесса, освобождающего людей от тотального господства церкви. Это бурное развитие науки, искусства, светской морали, расцвет классической философии – все то, что мы привыкли связывать с эпохой Просвещения.

Было ли все это в России до 1917 года? Увы, только самые робкие подступы. При самой глухой политической беспросветности русского самодержавия процесс вхождения в современность в области культуры и социально-экономических отношений был, по сути своей, неудержим уже во второй половине Х1Х века. Народнический дух, исполненный идей социального гуманизма, пронизывал собой все слои русской интеллигенции и культуры, даже те из них, которые по видимости противостояли народничеству как идеологии. Этот процесс нарастал как снежный ком и требовал решительных преобразований в политической сфере. Однако мифическая святость самодержавия в России, освященного авторитетом официального православия, практически не оставляла надежды на мирный исход, саму возможность мирного перехода к востребованным принципам конституционализма и республиканизма.

Тактический строй классических буржуазных революций был связан с двумя актами политической активности буржуазии: сначала совместно с народом против монархии и аристократии, а затем - совместно с укрощенной монархией и аристократией против зашедшего слишком далеко народа. Так случилось, что в России этот алгоритм действий не сработал: слишком велика была пропасть между либералами от буржуазии и консерваторами от монархии, слишком долго они оставались по разные стороны баррикад, чтобы в одночасье выступить единым фронтом против революционных масс. В результате потенциал социально-гуманистической идеи, который в условия классического буржуазного развития реализовывался эволюционно, от эпохи к эпохе, в России 1917 года был выплеснут в пламя революции. И это произвело двойной эффект.

Во-первых, это дало колоссальный рост радикализма и связанного с ним ожесточения на обоих полюсах политического единоборства. Произошла потеря гуманистического стержня в самих способах борьбы. Не случайно, 90% всех захватов помещичьих земель крестьянами приходится на лето 1917 года, когда большевики еще находятся в глубоком подполье и скрываются от преследований Временного правительства. В этот момент победить в России мог только тот, кто первым готов был узаконить случившийся факт рабоче-крестьянской революции.

Во-вторых, именно это обстоятельство дало невиданную концентрацию социальной воли по закреплению принципов социального гуманизма – прав трудящегося и эксплуатируемого народа – на уровне конституционного права в молодой Республике Советов. Это обстоятельство и вывело Россию в ХХ веке в духовные лидеры эпохи. Мы оказались на гребне тех политических процессов, к которым классический вариант буржуазного развития еще только подходил. Мы показали миру новый вектор реализации глобализационного проекта – на базе принципов социальной демократии и социализма. Именно в этот момент истории левое социал-демократическое крыло становится нормой политических единоборств, выдержанных в демократическом поле. Без широкого международного влияния Советской Республики такое едва ли было возможно.

Таким образом, русская революция, вынужденная пройти чистилище гражданской войны, все же обозначила новый вектор глобализационного проекта тотальной гуманизации общества: перевода дискурса Просвещения в социально-экономическую и общедемократическую плоскость. Другое дело, что способ реализации этого вектора, предложенный Россией, был слишком жестким для тех стран, которые волей истории шли классическим путем развития или приближались к нему. Но он же оказался своим для очень многих стран догоняющего развития. Это, по крайней мере, объясняет, почему за Советским Союзом пошла добрая половина человечества.

В одном случае – при классическом варианте развития - процесс гуманизации общественной жизни идет от ценностей «правового государства» к ценностям «социального правового государства». В другом случае, ускоренного или догоняющего развития, по пути модернизации, процесс гуманизации общественной жизни идет от ценностей «социалистического государства» к ценностям «правового социального государства», как это происходило в Советском Союзе и многих других странах мира. Однако оба этих процесса шли навстречу друг другу в соответствии с теорией конвергенции двух систем, столь активно разрабатывавшейся академиком А.Д. Сахаровым. И только политический и военно-политический срез сталкивал их лбами. Последствия этого случившегося столкновения в масштабах жесточайшей «холодной войны» мы и переживаем в наши дни тотальной дегуманизации всей социальной и экономической сферы и отбрасывания назад исторических завоеваний российской цивилизации. Отсюда понятно нынешнее стремление властей переписать историю и вычеркнуть русскую революцию из памяти народной: мы просто не оправились еще от лобового столкновения с альтернативным вариантом развития и пытаемся идентифицировать себя с этим чужеродным явлением, забывая о своем собственном алгоритме вхождения в современность через русскую революцию.

Этот бастион русской истории испытывает в наши дни (осень 2004 года) очередную атаку. То, что не удалось первой либеральной волне критики времен Ельцина, сегодня пытается возобновить новая либерально-консервативная волна тотального очернительства советской эпохи. Какие только аргументы ни приводятся.

Говорят – Русская революция принесла одни только несчастия народу и, прежде всего, элите общества. Утрата культурного слоя отбросила нас назад. Революция образует слишком большой разрыв с традицией и всей историей самодержавной России.

Однако хорошо известно, что иные общественные события обретают характер природного бедствия лишь потому, что вовремя не принимались давно назревшие решения и вот – расплата за нерасторопность и нежелание идти в ногу со временем. В таких случаях власть сама подставляет культурный слой общества под удар народной стихии. Но еще хуже, когда не народ, а самодержавная власть действует подобно природной стихии, сметая все на своем пути – целые социальные слои и культурные традиции. Таковы, в частности, эпохи Ивана Грозного и Петра Первого. Именно они раскололи русское общество, создав нарыв, который прорвался наружу в ходе социальной революции ХХ века.

Говорят – Образцом бурного экономического развития являются предшествующие империалистической войне 1890-1914 годы. Все, что было после, шло по нисходящей линии или через колоссальные социальные издержки. Русская революция – это начало бесконечной полосы политических репрессий и гражданской войны, как будто бы гражданский войны возникают на ровном месте и виноват в них только тот, кто взбунтовался против исторической несправедливости, а не тот, кто довел людей до этого бунта.

Ясно, что политических репрессий было предостаточно и во времена царизма. Просто в условиях царской власти политическая репрессия – это норма политической жизни, да и сама эта жизнь ограничена узким пространством «образованного класса», а в ХХ веке, когда политическая жизнь захватила массы, репрессия уже не могла восприниматься иначе, как патология, хотя по-своему и неизбежная. Здесь многое решает тип политической культуры и степень развитости всей политической системы. Что касается бурного экономического роста на рубеже веков, то он был достигнут не в последнюю очередь благодаря огромным займам со стороны западных стран, которые очень скоро предстояло возвращать под большие проценты, и главное, он явно не сопровождался аналогичным социальным и политическим развитием, которые сковывались фатальной догмой святости самодержавной власти. Абсолютный же рекорд экономического роста Россия установила во времена СССР в 1950-е годы без всякой помощи извне, в условиях жесточайшей холодной войны, призванной разорить экономически мир «реального социализма».

Говорят – Сталин – злодей, и для пущей убедительности записывают в число репрессированных больше людей, чем проживало в Советском Союзе. (Наиболее «продвинутые» авторы записывают в число «жертв сталинизма» даже наши потери в Великой отечественной войне: до какой же изощренной ненависти к государству российскому нужно дойти, чтобы делать это?) При этом вычеркивают из всех учебников слова Черчилля о Сталине: «он принял Россию с сохой и в лаптях, а оставил космической и ядерной державой». Как соединить эти две правды? – вот в чем вопрос. Ужасы коллективизации сопоставимы с ужасами обезземеливания крестьян в Англии, когда «овцы поедали людей», но, как и в Англии, это была у нас эпоха самой форсированной индустриализации, продиктованной не коммунистическими лозунгами, а потребностями создания военной промышленности в условия «враждебного окружения» и экономической блокады. Сталин воплощал в своем политическом кредо не столько коммуниста – социального демократа, сколько державника, и в этом смысле его фигура сопоставима с историческими фигурами Ивана Грозного и Петра Великого, которого Н.А. Бердяев не случайно назвал «первым большевиком».

Русскую революцию называют также революцией безбожников и атеистов, забывая о фундаментальных законах секуляризации культуры, которые так долго и искусственно сдерживались официальным православием и самодержавием, а когда плотину прорвало, было уже слишком поздно. Русский секуляризм приобрел форму просвещенческой Реформации со всеми элементами религиозной нетерпимости и даже религиозной войны. Попов ненавидели не только за их суеверную веру в чудеса, но главным образом за их прислужничество сильным мира сего – царской власти и «буржуям-мироедам», за их прямое участие в гражданской войне на стороне белого движения, развязавшего эту войну под лозунгами восстановления монархии и «возврата всех помещичьих земель их законным владельцам» (Колчак).

Говорят и много других нелепостей, смысл которых очернить случившийся факт рождения новой России – выхода ее из патриархально-феодальных пеленок в широкое пространство современной эпохи.

Русская революция, как и всякое крупное историческое событие, окружена огромным количеством мифов, политических штампов и клише. Например, говорят, что День Октябрьской революции – это праздник одной только политической партии – коммунистов, забывая, что народные революции не совершаются по мановению политических партий, которые лишь «загребают жар» совершающегося исторического события или, напротив, пытаются его залить холодной водой собственной некомпетентности и нежелания принимать мир таким, каков он есть.

Народные революции – это достояние народа. Это верное напоминание властям об их ответственности перед людьми. Только твердая память о народных революциях может гарантировать нас от новых потрясений. Власть, забывающая о народных революциях, пожинает их новую поросль.

Существует две разновидности одного и того же мифа. Первая – коммунистическая – гласит: мы, коммунисты-большевики-ленинцы, совершили эту революцию, она – наше детище, мы несем за нее полную ответственность и гордимся тем, что содеяно. Вторая – антикоммунистическая – утверждает примерно то же самое, но с обратным знаком: все, что связано с русской революцией и участием в ней социал-демократов – ужасно и неприемлемо. Характерно, что как прошлая, так и нынешняя власть заинтересована в поддержании этого мифа, проводящего знак равенства между народной революцией и партией большевиков.

Однако историческая правда требует совершенно другого сюжета. Она говорит: традиционное самодержавие, как форма правления абсолютистской монархии, давно изжило себя. Русское самодержавие с его патриархальностью и обожествлением монарха пришло в полное противоречие с современностью и логикой буржуазного развития России. Однако вся историческая атрибутика России оставалась связанной с этим самодержавием и сросшимся с ним православием. Это создавало двойной эффект. Одни продолжали упорно цепляться за прошлое, невольно обрастая черносотенной идеологией. Другие, напротив, чтобы осуществить необратимый переход в современность, будучи вполне русскими, т.е. людьми одной культурно-исторической традиции, вынуждены были прибегать к самым радикальным устремлениям, способным оправдать этот непростой и для них разрыв с собственной традицией. Такова природа красносотенной идеологии.

Эта полярность, этот взрывной характер основных умонастроений в Российской общественности и предопределил, с одной стороны, неизбежность русской революции, а с другой стороны – ее очевидный радикализм.

В качестве решающих предпосылок русской революции выступают, прежде всего, общекультурные и культурно-исторические предпосылки.

Это проведенное Петром разделение народа на порабощенные низы, скованные крепостным правом, и европейски образованные верхи, расколовшиеся в свою очередь на представителей «русского барства» со всей азиатской его атрибутикой, и тонкий слой светской интеллигенции, дистанцировавшейся от властей – самодержавных и православных. Это – формирование к концу XIX века целого социального слоя российской разночинной интеллигенции, настроенной на революцию, находящей именно в революции свое историческое призвание – быть освободителями народа от духовного (церковного) и самодержавного рабства. Не случайно, что почти все политические партии, возникшие в начале ХХ века, были «освободительными» и направленными против самодержавия и православного официоза. Парадокс политической ситуации состоял в том, что самодержавная власть не желала вступать в диалог даже с самыми лояльными из политических партий, цепляясь за мифическую святость русского самодержавия. Она решилась на этот шаг лишь в тот момент, когда плотина народного гнева была прорвана.

На кого же опиралась эта самодержавная власть до последнего момента? На черносотенное движение необразованных низов общества, на патриархального мужика, на «черный люд» и его идеологическое ядро в среде образованного класса, а также радикально-реакционные круги духовенства, не желавшего принимать мир в эпоху перемен. Именно они и образовали политическое ядро тех сил, которые развязали в России гражданскую войну после того, как стихийно возникшие органы народного самоуправления – Советы взяли власть в свои руки. Костяк белого движения составили монархисты и реакционеры. К ним вынуждены были присоединиться либерально-республиканские круги, поскольку они не имели собственного веса в этой схватке титанов – народа российского, с одной стороны, и его традиционных властодержателей – церкви и царизма – с другой. Большевики-ленинцы оказались лишь на гребне этой стихии народного гнева, они стали его вольными и невольными выразителями, и в силу только этого они получили в свои руки великую миссию – обуздания народной стихии на новой политической основе – «самодержавия народа», своеобразного культа «рабочего класса и трудового крестьянства».

Как и всякое крупное политическое событие, русская революция подняла большую пену. Полчища авантюристов всех мастей хлынула в политику и общественную жизнь. Можем ли мы судить о революции по этой пене? Только в одном случае: если мы заранее решили ее очернить!

Но объективный анализ высвечивает любопытный факт: первое Советское правительство – Совет народных комиссаров – Совнарком – было самым образованным и интеллектуальным правительством за всю российскую историю. Разумеется, ученый-писатель в правительстве – это вовсе не критерий эффективности власти, но это показатель политического прозрения народа, приведшего к власти свою разночинную интеллигенцию. К власти пришла не «черная сотня» безграмотных мужиков, готовых устроить свой «философский пароход» и свою расправу над культурным слоем, а когорта людей образованных, одержимых идеей бурного социально-экономического развития России по пути общественного прогресса. Да, они на дух не принимали частной собственности в любой ее разновидности. Это рождало и невиданный, почти фанатично-религиозный энтузиазм, и колоссальные издержки. Но именно этот вектор развития, как это не парадоксально, вывел Россию в духовные лидеры эпохи.

Русская революция впервые в мире возвела на государственный уровень конституционные права человека труда, всю совокупность социально-экономических и культурных прав трудового народа, ставших нормой современного конституционного права. Таков смысл общепризнанной формулы «правового социального государства». И только те, кто не желал и не желает понять этот смысл, усваивали и усваивают его через правду «социалистического государства».

Понятно, что по политическим соображениям нынешний политический режим в России вступает в известное противоречие с традицией русской рабоче-крестьянской революции. Он слишком завязан на политическую антитезу большевизму и советизму. Но есть ведь, в конце концов, и национальное чувство и государственный интерес, которые выше политической конъюнктуры!

Сегодня речь идет о тенденции фундаментализации феномена русской революции, о неизбежном переводе ее узко политического аспекта в общегосударственную плоскость решающего факта национальной истории, факта исторического становления в России республиканского и конституционного строя, возникновения реального демократизма культуры, науки и образования, всей суммы научно-технического прогресса и индустриализма, которые сделали Россию современной мировой державой, активным участником мирового процесса, победителем во Второй мировой войне. Энтузиазм тотальной социализации труда и капитала, захвативший все мировое пространство в ХХ веке, был пробужден к жизни беспримерным подвигом Советской России, ставшей в 1922 году Союзом Советских Социалистических Республик.

Наши нынешние неудачи, если не сказать провалы, в экономике, внешней политике, социальной сфере, культуре и науке не в последнюю очередь связаны с нашей неспособностью усвоить и сохранить советский опыт на новой политико-правовой основе. Она, эта основа, может быть, потому и явилась к жизни, что еще в недрах Советской власти возникла настоятельная потребность окончательного примирения русских с самими собой, исторического примирения белых и красных, без которого у нас нет будущего, а есть жуткая перспектива новой исторической конфронтации. Правильное отношение к истории русской революции – главное условие для удовлетворения этой исторической потребности примирения нации.

Таким образом, существует достаточно весомых аргументов в пользу признания русской революции одним из величайших событий всемирной истории.

УТОЧНЕНИЯ

1. Можно ли свести всех воевавших в том или ином лагере гражданской войны к исключительным приверженцам черносотенной или красносотенной идеологии?

Разумеется, нет. Речь идет о двух идейно-политических центрах Старой и Новой России. И в том и в другом лагере большинство составляли не большевики и не монархисты-реакционеры, а вольные или невольные попутчики, вовлеченные в этот водоворот силой стихии. Два столкнувшихся между собой вихря лишь символизировали две фундаментальные, «вихреобразующие» идеи. И, как это ни ужасно, кто-то один должен был победить, причем именно под флагом этой радикальной идеи. В этом и состоит трагизм исторической ситуации, созданной агонией русского самодержавия, которое должно было уйти еще в 1905 году, но которое не могло уйти без боя даже в 1917 году.

Исторический факт состоит в том, что организующий костяк белого движения составили все же отъявленные монархисты и реакционеры. Почему, например, сибирская эпопея Колчака была свернута за два месяца, хотя рассчитывалась на годы? Потому что Указом № 1 новоявленного Правителя России был Указ о земле (в пику Декрету о земле Второго съезда Советов), где говорилось о «немедленном возврате всех помещичьих земель их законным владельцам». И этого было достаточно, чтобы сибирское крестьянство практически без помощи Москвы в считанные месяцы покончило с этим надругательством над волей народной.

Понятие «черносотенная идеология» у нас порой ассоциируется с черносотенными погромами, но к середине 1918 года оно обрело собирательный характер и стало объединять всех противников Советов и Советской власти, как истинно народных органов самоуправления. Это потом ВКП(б) узурпирует эту власть или подомнет ее по себя, а в 1917-1918 г.г. это была единственная законная и вполне демократическая власть в стране. Даже Временное правительство выступало невольным соучастником этого исторического восхождения Советов на олимп власти. Достаточно вспомнить, что представители Временного правительства участвовали в открытии исторического Второго съезда Советов 7 ноября 1917 г. Достаточно открыть статью С.Н. Булгакова из сборника с весьма характерным названием для апреля 1918 г. «Из глубины» (почти из подполья, поскольку в стране царила неистовая эйфория свободы и торжества народного духа), где он прямо обращается к церкви, как последнему оплоту Старой России, способной организационно противостоять Новой России.

Другой исторический факт говорит: эсеры (правые и левые), социал-демократы (меньшевики и большевики) и народные социалисты составили 85% состава Учредительного собрания, выборы в который проходили в осенние месяцы 1917 г., причем большевики доминировали во всех крупных городах России. Что это значит? Это значит, что Россия во второй половине 1917 г. решительно проголосовала за социализм! Никто из этих 85% за исключением небольшой части правых эсеров и меньшевиков на стороне белого движения не выступал. Войну развязало монархическое меньшинство тех, кто либо вовсе не вошел в оставшиеся 15% членов Учредительного собрания, либо представлял это заведомое меньшинство. В макроисторическом масштабе наша гражданская война – это схватка радикалов правого толка с радикалами левого толка, которых Булгаков очень точно объединил понятиями черносотенства и красносотенства.

Учредительное собрание имело некоторые шансы на успех, если бы признало фундаментальные Декреты уже существующей демократической власти Советов. Однако политические амбиции правых эсеров раскололи широкий социалистический фронт и позволили противникам умеренно-социалистического пути России вклиниться в эту брешь и развязать жесточайшую гражданскую войну с явными атрибутами войны религиозной. Именно это решающее обстоятельство направило русский социализм, прошедший горнило гражданской войны, по радикальному руслу. Эпоха сталинских репрессий – это продолжение гражданской войны в иных формах, где белогвардейский фронт действовал на поле противника и уничтожал своих заклятых врагов руками органов НКВД. Это, в частности, убедительно показано в фильме Н. Михалкова «Утомленные солнцем».

2. Как соотносится понятие «русская революция» с известными тремя революциями в России: в 1905 году, в феврале 1917 и в октябре 1917 года?

Разумеется, понятие «русская революция» носит собирательный характер, она как бы объединяет все три революции, поскольку все они били в одну точку и вольно или невольно подготавливали каждый последующий ее этап. Все они и соотносятся как акты одной драмы – свержения самодержавия и установления республиканской формы правления, либеральной или социальной. Именно поэтому здесь более всего речь идет о кульминации этой революции в октябре 1917 года.

Формула «Великая Октябрьская Социалистическая Революция» была придумана в советское время для заострения проблемы, а также придания ей выраженного политического характера. Характеристике Октябрьской революции более соответствует наименование рабоче-крестьянской революции, как это и было сформулировано В.И. Лениным в докладе на Втором Всероссийском съезде Советов. В более обобщенном виде ее следует называть социальной или народной революцией.

Другой вопрос: могла ли русская революция остановиться на либерально-демократическом этапе февральской революции? Для этого понадобилось бы слишком много условий, которых не было в действительности. Во-первых, это внешнеполитический фактор: ни Германия, ни союзники по Антанте не должны были бы быть заинтересованы в нарастании революционных событий в России, но они были заинтересованы в этом и они не сделали ничего, чтобы протянуть руку помощи Временному правительству. Достаточно вспомнить ситуацию с царской семьей, запертой в Царском селе и почти обреченной на гибель, и отказом Англии вывести ее из России. Во-вторых, это внутриполитический фактор: невозможность политического союза между Керенским и Корниловым, между либералами и заведомыми консерваторами, склонными к установлению кровавой военной диктатуры. При этом власть сама шла в руки Советов, и вопрос состоял лишь в том, чтобы составить демократическое большинство в этих новых и вполне легитимных органах власти. Такой шанс был только у двух политических партий социалистической ориентации – эсеров и большевиков. Последние оказались более расторопными в этой уникальной исторической ситуации и свой шанс не упустили.

3. Не является ли выражение «русская революция – наше национальное достояние» некоей данью националистическому чувству, противопоставляющему русских всем остальным народам России?.

В этой связи нужно заметить, что слово русский далеко не всегда выступает синонимом великоросского этноса. Например, когда мы говорим о русской культуре, то имеем в виду интегральное единство всех национальных проявлений нашей культуры. Слово российский указывает на множественность народов России, а слово русский – на единство этой множественности. Оно не имеет ничего общего с национализмом как отрицательным явлением, но оно подчеркивает простую мысль: наше исконное право на национальную гордость! Если в чем и преуспели наши радикалы от либерализма за эти годы постсоветской эпохи, так это в изощренной ненависти ко всему русскому, российскому, взятому со стороны его единства. Именно они породили волну национального самоуничижения, национального мазохизма, когда русскому человеку стало просто стыдно быть русским, быть россиянином, взятым со стороны своего единства с великой культурой и великой цивилизацией. Надо понять простую мысль, что чем больше мы втаптываем в грязь свою национальную революцию, тем меньше нас уважают в мире и тем больше нас похлопывают по плечу, как прирученную братию, годную лишь для холопского «чего изволите».

4. Как быть с названием Праздника 7 ноября как Дня Примирения и Согласия?

Когда это название – Примирения и Согласия – использует РПЦ как повод для переноса этого Праздника «на более подобающую ему дату», например, 4 ноября, день изгнания польско-литовских захватчиков и символическую дату окончания Смутного времени, а если точнее, просто День иконы Казанской Божьей матери, то невольно задумываешься, чего тут больше – лицемерия, иезуитской хитрости, или утонченной православной диалектики? Если это удобный повод для того, чтобы вовсе отказаться от Дня революции, то это одно. Но если это - искреннее желание найти формуле «Примирения и Согласия» более подобающее ей событие, то это совсем другое.

Как это ни парадоксально, формула «Примирения и Согласия» вполне подходит и для даты русской революции. Но не в качестве названия этого великого Праздника русского народа, а в качестве его философемы. Это невольное напоминание сильным мира сего о том, что «лучше не доводить народ до греха», а значит, надо примириться с ЕГО праздником, не отменять праздник, а любить его, и уже одним только этим демонстрировать свое действительное Примирение и Согласие с волей народной.

Констатируя состоявшийся факт постсоветской эпохи, мы спрашиваем себя: образует ли она новый акт перманентной гражданской войны, когда на смену красных пришли белые, не зная надолго ли? Или она призвана обозначить водораздел между затянувшимся расколом нации и ее долгожданным воссоединением, историческим примирением жертв этой страшной трагедии, в которой не было правых или виноватых, но был глас неумолимой судьбы народа и его заблудших господ? И тогда исторические завоевания русской революции образует настоящий тест для наших новоявленных «господ депутатов»: какую будущность они уготовили для России? Ответ не заставит себя ждать, коль скоро об этом заговорили. Но когда он последует, мы, по крайней мере, будем знать, с кем в действительности мы имеем дело в нашей Государственной Думе?

И последнее. Если вспомнить, что днем сдачи поляков, засевших в Кремле, народному ополчению Минина и Пожарского является 8 ноября 1612 года, то у нас есть все основания совместить две великие даты, символизирующие единение народа, в один грандиозный Праздник 7-8 ноября, не погрешив ни против исторической правды, ни против национального чувства.

5. И все-таки, гуманистична ли русская революция по существу?

С точки зрения формы социальные и политические революции едва ли претендуют на статус гуманистичных. Даже так называемые «бархатные» революции построены на факторе силы, который лишь по возможности не доводят до кровопролития. Следовательно, гуманистичность революции определяется не формой, а содержанием или целями революции. Каковы же они для русской революции? Это – установление конституционной и республиканской формы правления с приоритетом социальных, экономических и культурных прав человека труда, опора на Советы как выработанные народом органы общественного и государственного самоуправления, отмена принципа эксплуатации человека человеком, введение рабочего контроля над производством и распределением общественного богатства, отделение церкви от государства и развитие всех видов светской культуры: прежде всего, науки и искусства, проведение культурной революции, связанной с демократизацией сферы культуры и образования, введением всеобщей грамотности населения, проведение форсированной индустриализации страны и многое другое.

Однако гуманистические цели революции существенно корректировались общим низким уровнем политической и правовой культуры, старой традицией самодержавной и православной власти с их архетипом «культа личности» самодержца-владыки, радикализмом изначальных идеологических установок новой власти и логикой реформационного процесса, превратившей партию большевиков в разновидность протестантской церкви, тяжелым эхом гражданской войны и невольным продолжением ее в новых общественно-политических условиях, экономической и политической блокадой вокруг первой страны Советов и навязанной ей гонкой вооружений. Цели выживания общества и государства в экстремальных исторических условиях подчиняли и переподчинили себе цели гуманистического развития, превращая их в простое средство. Однобокое понимание принципа коллективизма приводило к отрицанию индивидуализма, а порой и самого права на индивидуальность. Права личности утверждались лишь в экстремальной форме перманентного подвига во имя спасения всех, как высшая форма общественного служения. Отсюда известная формула: «у советских особая гордость». Отсюда беспримерный патриотизм советского спорта и вообще всего советского. Но отсюда и столь болезненная реакция на ничтожное в количественном отношении «диссидентское движение», спроектированное и организованное на Западе как важный элемент победы в холодной войне.

Все эти крайности исторически изживались, сохраняя исключительную самобытность советской культуры и всей российской цивилизации. Мы уверенно двигались по пути конвергенции двух систем, пока череда предательств не превратила нас в заложников собственной беспечности и злой воли тех, кто привык видеть русских сквозь прорезь прицела.

Лозунги либерального гуманизма наших дней с его фатальным культом индивидуализма, тонут в море бесчеловечной социальной практики, права сильного на абсолютное господство, нарочитое противопоставление частного интереса общественному и государственному, убогим презрением к государственной собственности и вообще всему коллективному и совместному. То, что еще вчера представляло собой недостающий штрих к портрету, сегодня смазало все полотно нашей национальной идентичности. Мы усреднились. Нас просто не стало. Благородные лозунги гуманизма в очередной раз превращены в средство политической и геополитической борьбы с Россией. На этот раз средством такой борьбы выбрана ненависть к нашей революционной истории, воплотившей особенности нашего национального движения в современность, нашу исключительную новацию по утверждению фундаментальных принципов социального гуманизма в России и в мире.

Однако нет никакого сомнения в том, что мы в силах преодолеть эти трудности роста, связанные с освоением не менее фундаментальных принципов либерального гуманизма. И у нас достанет ума и здравого смысла соединить прошлое и настоящее, интенции двух видов гуманизма – социального и либерального – не для взаимного их уничтожения в средневековом консерватизме, а для взаимного обогащения. Для этого нужно одно – вернуть достоинство нашему восприятию революционной истории России, воздать должное ее великой революции начала ХХ века и на этом основании двигаться вперед.

Жукоцкий Владимир Дмитриевич – д. филос. н., профессор, заведующий кафедрой философии Нижневартовского экономико-правового института (филиала) ТюмГУ. E-mail: zhukotskiy@intramail.ru

наверх


июньское наступление керенского