Второй фрагмент доклада «Наука: вызовы природы и общества», включенного в Бюллетень № 2 Комиссии РАН по борьбе с лженаукой.

XX век придал уверенность в том, что возможности современной науки безграничны, что для нее нет ничего недоступного. Вместе с тем, в конце XX – начале XXI веков в части общества стали формироваться представления об окружающем мире, его прошлом, настоящем и будущем в терминах, более присущих средневековому, нежели современному мышлению. В особой степени это явление стало типичным для современной России, где в результате резкой смены общественного строя и крушения коммунистической идеи образовался идеологический вакуум, который заполнили представители Русской православной церкви, а также других религиозных конфессий и религиозных организаций. Российское общество стало обращаться к архаическим ценностям, а народное сознание, как и сознание политических руководителей, подобно тому, как это имело место в России в конце XIX – начале XX веков, стало сильно мифологизированным — и те, и другие стали ждать не знания, а знамений, и те, и другие стали верить не ученым, а различным священнослужителям и толкователям, «старцам» и «божьим людям».

Идея Бога — одна из идей человеческой культуры, хотя, как известно, не всем народам было присуще теистическое мышление, а тем более мышление, связанное с большим количеством религиозных мифов. Например, в Китае в течение более 2500 лет общественную жизнь определяла не религия, а этико-философская система Конфуция, которая прокламировала в качестве высших ценностей образование, законопослушание и преданность семье. По этой причине в Китае мифы были заменены историческими легендами об образованных и справедливых правителях. В китайском языке нет даже отдельного понятия «религия» - соответствующий иероглиф «цзяо» переводится и как «религия», и как «учение».

Вера в Бога — сугубо индивидуальное чувство. Оно у разных людей порождается различными причинами и в ряде случаев позволяет им ответить на те вопросы, на которые им в настоящее время не дает ответов ни философия, ни наука. Действительно, как говорил австрийский философ Людвиг Витгенштейн, «мы чувствуем, что когда даны ответы на все возможные научные вопросы, наши жизненные проблемы еще даже не затронуты». Религиозность иногда предоставляет возможность чувствам, эмоциям и интуиции играть созидательную роль. Таким образом, индивидуальное религиозное чувство, жестко не связанное с религиозными догмами, достаточно свободно совмещается с восприятием научной картины мира. Поэтому неудивительно, что даже такой религиозный фанатик, как Жан Кальвин, считал, что «люди, сведущие и искушенные в науках или интересующиеся ими, легче и глубже постигают Божьи тайны».

Религиозное чувство и соответствующий религиозный опыт, согласно датскому философу и теологу Серену Кьекегору, это вопрос личного выбора и риска, его нельзя анализировать, поскольку в результате анализа религиозное переживание перестает быть таковым. По этой причине многие выдающиеся ученые были религиозны, и, более того, идея о том, что мир поддается рациональному пониманию, служила некоторому числу из них доказательством того, что мир был сотворен Создателем. Они считали, что Бог, помимо книг Священного писания, дал им в качестве откровения о себе Книгу природы, и по этой причине они, и даже, быть может, только они, могут разговаривать с Богом, задавая Ему содержательные вопросы и получая содержательные ответы. Этим они отличались от тех верующих, которые стремились установить личные отношения с Богом только с помощью молитвы. В связи с вышесказанным не удивительно, что в XIX веке австрийский монах общины Святого Томаша в Брюнне Георг Мендель стал основоположником теории наследственности, а в XX веке бельгийский католический священник церкви в Лувене Жорж Леметр — создателем теории расширяющейся Вселенной.

В 1998 г. в энциклике «Вера и Разум» папа Иоанн Павел II утверждал, что «вера и разум — это два крыла, на которых человеческий дух возносится к постижению истины». Несмотря на красоту этого утверждения, нельзя согласиться с ним, если понимать его буквально. Ведь религия, в отличие от науки, допускает наличие чудес, нарушающих фундаментальные законы природы, а ряд ее религиозных базовых догм очевидным образом противоречат научной картине мира. Невозможно, например, согласовать хорошо установленный закон генетики о том, что мужской пол у всех млекопитающих определяется набором ХУ хромосом, с догмой о том, что Иисус Христос родился в результате непорочного зачатия Богоматери Марии, которая обладала набором ХХ хромосом. Невозможно также считать, что после снятия с креста Иисус Христос был обернут в ту самую плащаницу, которая хранится ныне в Турине, ибо в 1988 г. три независимые лаборатории в США, Англии и Швейцарии провели по поручению Ватикана ее радиоуглеродный анализ и датировали ее возникновение в интервале от 1170 до 1335 гг. Примеров подобных фактов, твердо установленных наукой и противоречащих религиозной догматике, можно приводить великое множество.

Протестантизм первым из крупных религиозных течений отказался от догматического толкования старинных библейских сюжетов и стал самостоятельно толковать Священное писание в ответ на новые вызовы времени, в том числе, и на неоспоримые утверждения науки. Католицизм в середине 60-х годов прошлого века, во время второго Ватиканского собора (1962–1965 гг.), протекавщего в период понтификатов Иоанна XIII и Павла VI, также провозгласил курс на неоспоримость научного знания. Это позволило перевести диалог между христианской религией и наукой в состояние мирного сосуществования. Русская православная церковь оказалась значительно более консервативной и оказалась в плену множества устаревших и противоречащих научной картине мира обветшалых догм древности. В итоге в своей практике она подтвердила то, о чем говорил в упомянутой выше энциклике Иоанн Павел II — «вера, избавленная от рассуждения…сопряжена с риском выродиться в миф и суеверие».

Когда возникла наука, между религией и научным знанием был заключен негласный договор, согласно которому знание находилось в компетенции науки, а моральные ценности в ведении религии. Такое положение вещей сохраняется до настоящего времени, поскольку научное знание эволюционирует и осваивается стремительно, а моральные ценности развиваются очень медленно. По этой причине и в настоящее время религия продолжает играть роль формы, в которой, в частности, рождаются представления о «добре и зле» и концепции «смысла жизни», не теряющие религиозной основы в течение столетий и даже тысячелетий. Научное же знание давно и навсегда ушло далеко за пределы догматической религиозной картины мира.

Кстати говоря, в светских странах отделение церкви от государства и, в частности, отделение светского образования от религиозного, являлось следствием этого давнего договора. В России же в настоящее время некоторые религиозные деятели и, прежде всего, наиболее влиятельные из них, пытаются нарушить этот договор. Это особенно заметно в стремлении церкви, в первую очередь православной, заменить в общественном сознании научную картину мира на религиозную и, более того, ввести ее в обязательные школьные программы. Очевидно, что все это невозможно осуществить без поддержки власти. В России церковь всегда стремилась получить поддержку власти и даже стать ее частью, подтверждая мысль, высказанную известным американским психологом и социологом Эрихом Фроммом, о том, что все крупные религии, имеющие церкви, представляют собой массовые организации, которые управляются мощной бюрократией, часто руководствующейся, как и в светских организациях, личными или корпоративными интересами. Естественно, что власть в свою очередь использует религию для решения собственных проблем, которые даже в малейшей степени не связаны с религиозным восприятием мира.

Тем не менее, общественный вызов, который религия поставила перед наукой, требует от последней напряженной работы над теми вопросами, которые вызывают острый общественный интерес, с одной стороны, и не менее напряженных усилий по ознакомлению общества с научными достижениями или, говоря проще, по его просвещению, с другой стороны. При этом следует помнить, что наука при правильном ее изложении может не только удовлетворить естественный общественный «аппетит к удивительному», но и обеспечить рациональные и идеальные основания для ответа на важнейшие этические и моральные вопросы.

Андрей Финкельштейн