«Разумная вера» Льва Толстого

Лев Николаевич Толстой, его творения, идеи и сложный жизненный путь играют важную роль в духовных поисках русской интеллигенции уже более ста лет. Писатель-философ мирового масштаба давно привлекает тех, кто стремится выработать своё мировоззрение с опорой на лучшие достижения человеческой мысли. Оглядываясь на прошлое, следует признать, что Толстой – один из крупнейших мыслителей, объективно разрушавших обветшалые догмы традиционной христианской идеологии, хотя его нельзя признать атеистом.

В философско-автобиографической работе «Исповедь» Толстой свидетельствует: когда он, крещённый и воспитанный в православной вере, вышел восемнадцати лет со второго курса университета, он не верил уже ни во что из того, чему его когда-то учили в детстве и юности. Причем это «отпадение …от веры, – пишет Толстой, – произошло во мне так же, как оно происходило и происходит теперь… в большинстве случаев: люди живут так, как все живут, а живут все на основании начал, не только не имеющих ничего общего с вероучением, но большею частью противоположных ему; вероучение не участвует в жизни, и в сношениях с другими людьми никогда не приходится справляться с ним, – вероучение это исповедуется где-то там, вдали от жизни, независимо от неё». Здесь Толстой, характеризуя жизнь образованных людей времён его молодости (40 -50-е годы ХIХ века), утверждает, что православная вера, учение церкви, «принятое по доверию и поддерживаемое внешним давлением, понемногу тает под влиянием знаний и опытов жизни, противоположных вероучению, так что человек порой долго живёт, только воображая, что в нём цело то вероучение, которое сообщено ему было в детстве, тогда как его давно уже нет и следа», – там, где он думает, что «есть вера, давно уже пустое место».

Автор подчёркивает, что сообщенная ему в детстве вера исчезла в нём так же, как и в других культурных людях, с той лишь разницей, что он рано стал много читать и думать, и его отречение от религии очень рано стало сознательным. В «Исповеди» Толстой показывает, как незаметно и буднично совершился у него (как и у «огромного большинства людей нашего образования», по его выражению) процесс отпадения от веры в Бога, ставшей в его глазах чем-то вроде суеверия, постыдного для современного человека. Вся дальнейшая его жизнь с её поисками и ошибками, сомнениями и страданиями развертывалась в рамках безрелигиозного сознания вплоть до того духовного кризиса 1880-х годов, когда писатель стал серьезно размышлять о Боге.

Духовный климат той эпохи и в России, и в странах Европы во многом определялся углублением кризиса традиционного религиозного миросозерцания, который начался ещё в эпоху Возрождения. По утверждению исследователя творчества Толстого И. Виноградова, «процесс изживания традиционных форм религиозного миросозерцания и мироотношения потому только и смог принять в XIX веке такие масштабы, что каждодневно и всюду стимулировался и бурным развитием естественных наук, и грандиозными успехами промышленности и техники, и небывалым ростом авторитета опытного знания, и социальным конформизмом или общественной индифферентностью церкви, всё более расходившейся с движениями социального обновления и развития». Образ жизни культурных людей той эпохи все более расходился с консервативными требованиями церкви как социального института, сложившегося в далеком прошлом. Если Лермонтов в «Герое нашего времени» показал начало этих процессов в России, то в толстовской «Исповеди» изображено его дальнейшее развитие. В среде интеллигенции сложился новый духовный уклад жизни, суть которого точно передал немецкий философ Ницше в своей формуле – «Бог умер».

Но одновременно в среде интеллектуалов развитых стран, а также и в России возникла потребность в серьезном осмыслении своей жизни, новый мировоззренческий поиск. В наибольшей степени такую потребность выразил именно Лев Толстой в «Исповеди» и поздней публицистике. Он явил собой образ личности высшего типа, типологическую для той эпохи «модель» страстного искателя смысла, которая принципиально отличается от модели, например, христианского подвижника, ищущего не истину (Бога), данную ему уже в его вере и непреложную для него, а себя в истине – взыскующего жизни в Боге. Такими были, говоря словами Пушкина, «отцы-пустынники и девы непорочны». В отличие от них Толстой, Достоевский и другие мыслители конца XIX века были искателями смысла, истины в жизни, которая была для них главной задачей и проблемой, которую они страстно хотели решить. Их пример обращён и к нам, людям XXI века, также находящимся в ситуации ищущего сознания. Это духовная норма культурного человека, т.к. и перед нашими современниками стоит та же проблема – осмыслить своё существование в условиях плюралистичного мира, в котором существует множество научных и философских концепций. Такой поиск может привести к разным результатам. Многие находят желанный смысл в творческой деятельности, другие -- в семье и воспитании детей. А некоторые люди могут прийти и к мысли о целесообразности возвращения к религии, дающей лёгкие ответы на духовные запросы. Последний путь нередко выбирают люди умственно инертные, не находящие реального смысла в действительной жизни и готовые погрузиться в мир иллюзий и мистики. Но религиозные искания могут появиться и у людей интеллектуальных, пытающихся по-своему осмыслить понятие Бога, вкладывая в него нетрадиционное содержание.

Парадокс Толстого состоит именно в том, что в своём поиске ответа на вопрос о смысле жизни великий писатель в поздний период творчества пришёл к необходимости возвращения к религии. Только в ней он обнаружил возможность связать конечное существование человека с бесконечным во времени и пространстве миром. «Я пришёл ведь к вере потому, – пишет Толстой в «Исповеди», – что, помимо веры, я ничего… не нашёл, кроме погибели, поэтому откидывать эту веру нельзя было, и я покорился». Последнее слово отражает вынужденный характер выбранного писателем решения важнейшего вопроса жизни. Даже в момент обращения к вере критерий разумности был для него принципиальным. Толстой дорожил сознанием человека, воспитанного в традициях секулярной (безрелигиозной) культуры своей эпохи, на характерных для неё просветительски-рационалистических установках. Он был настоящим сыном своего века – века неверия и сомнений. Позже он будет критиковать догматическое православное богословие с его обрядностью, верой в чудеса. Толстой с иронией писал: «Это Бог 1 и 3, это творение в 6 дней, дьяволы и ангелы и всё то, что я не могу принять, пока я не сошёл с ума». В «Исповеди» он заявляет, что принять официальную религию с её бессмысленными для разума атрибутами – означало для него «надсмеяться над тем, что было для него свято»; сделать это, значит «отречься от разума», а это ещё невозможнее, чем отказаться от жизни. Весь путь формирования своей религиозной концепции (далёкой и от православия и от других религиозных учений современности), Толстой проделал, стремясь оставаться верным первоначальной рационалистической установке: с позиции разума, неприятия мистики. По определению Толстого, разум «единственный свет, который дан человеку для нахождения пути в жизни». С помощью разума и создаёт русский мыслитель свою новую религию, соответствующую, по его мнению, современному развитию человечества. Он сознавал, что «понятия бесконечного Бога, божественности души, связи дел людских с Богом» не выдерживают критики разума, что это понятия недостоверные. В то же время, принимая эти понятия, рассматривающие конечную жизнь как временную форму существования бесконечного, Толстой удовлетворял той потребности своего разума, которая состоит в стремлении найти разумный порядок и смысл в бесконечном мире. Он покорился этой разумной необходимости, этой потребности своего сознания. В этом проявилось главное противоречие формирующейся «разумной веры» Льва Толстого.

Он сам это сознавал. В той же «Исповеди» есть такое рассуждение: «Я вполне был убеждён в возможности доказательства бытия Божия (Кант доказал мне, и я вполне понял его, что доказать это нельзя)». Но Толстой чётко разделил сферу веры и разумного знания. Вера начинается там, где разум говорит «не знаю». Он допускал существование Бога, так как без этого, по его мнению, мир и жизнь человека лишаются всякого разумно-целесообразного объяснения, теряют смысл. Толстой часто повторял мысль Канта, что хотя утверждения веры не могут быть доказаны, но они разъясняют то, что в жизни без положений веры представляется неразумным и противоречивым (трактат «Что такое религия и в чём сущность её»). Теперь он полагает, что поскольку жизнь его, как и других людей, связана с разумной волей пославшего его в этот мир «необходимого существа» (определение бога у Канта – А.Ц.), постольку она и не может не иметь разумного значения и смысла, без которого сознательный человек не может спокойно жить.

В основание своей религиозной этики Толстой положил не достоверное знание и не простой акт религиозного откровения, а некую логическую гипотезу о существовании Бесконечного Бога, сотворившего всё живое. Это обстоятельство определило неубедительность дальнейших теоретических построений Толстого. Он утверждал, что в религиозной вере высшая разумная истина просто перепутана с множеством ложных представлений и бессмысленных суеверий, сложившихся в далёкие исторические времена, когда люди были грубы и необразованны, и теперь они удерживаются в религии лишь корыстной ложью церковников, которые заинтересованы в сохранении власти над народом любой ценой. По его мнению, чтобы добраться до настоящего содержания веры, до её «разумной истины», эту веру следует очистить от лжи, суеверий и бессмыслицы.

Для решения этой задачи писатель в течение многих лет вёл критику православного вероучения (трактат «Критика догматического богословия», 1879-1884 гг.). Затем разрабатывает свою религиозную философию («В чём моя вера». 1882-1884 гг.) и др. Толстой заново переводит и даёт своё объяснение евангельским сказаниям, чтобы проверить любой богословский трактат судом здравого смысла. Он обрушивается с критикой на церковное учение о святой троице, доказывая его бессмысленность. Ту же оценку он даёт догмату искупления. «Бог нашёл средство заплатить самому себе за грех Адама, которого он сам сделал таким, каким он был». Если человек может спастись искуплением и молитвами, то тогда зачем ему делать добрые дела? – спрашивает Толстой (трактат «Царство Божие внутри нас»). Церковное учение о рае и аде – это попытка купить веру «обещанием наград и угрозой наказания», попытка, уничтожающая самое главное достоинство веры – её чистоту, бескорыстие побудительного нравственного мотива («В чём моя вера»). Толстой ясно видит и выставляет на обозрение всю абсурдность понятий и ритуалов церковной веры. Церковь распространяет суеверные учения о том, что Бог существует в трёх лицах, что он сотворил мир за шесть дней и затем через пророков чудесным образом передал людям некое «откровение истины». Церковники учат, что надо верить не разуму, а чудесам, тому, что противно разуму (трактат «Христианское учение»). Размышляя о разумном содержании жизни, Толстой приходит к выводу, что деятельность, способная придать жизни человека разумный смысл, может заключаться лишь в отречении от личного блага, которое уничтожается со смертью, ради служения благу других людей. «Именно любовь – это и есть та единственная разумная деятельность человека, которая способна дать ему истинное благо». В этом и состояла суть религиозно-нравственного учения Толстого. В его представлениях о мире утвердился Бог как исходное начало, принцип, определяющий всё жизнеустройство и дающий направление деятельности всего человечества в целом и каждому конкретному человеку в частности. Без Бога служение «общему благу» становилось для Толстого бессмысленным. Он не раз указывал на это, объясняя разницу между своим («христианским») пониманием морали и безрелигиозным альтруизмом, суть которого писатель видел в простом расширении понятия «личного блага» до размеров человечества. Но если дело «всеобщей любви» разумно только потому, что соответствует «Божьей воле», то для подтверждения этого нужны убедительные доводы. У Толстого ни в одном трактате не содержится убедительных доказательств того, каким должен быть божественный порядок устройства жизни на земле, каков замысел Бога в отношении людей и их взаимоотношений. Сам Толстой прямо указывал на невозможность решить эти проблемы. В «Исповеди» он писал, что в разумной вере нельзя искать объяснение всего мироустройства: «Объяснение всего должно скрываться, как начало всего, в бесконечности». Показывая невозможность ответа на вопрос о том, что с нами будет после смерти, Толстой писал: «Божественная сущность души нашей, духовная, вневременная и внепространственная, в этой жизни заключённая в тело, выходя из него, перестаёт находиться в условиях пространства и времени». Так же неопределённо он отвечал и на другие вопросы этого рода. «Зачем нужно Богу то, чтобы мы совершенствовались, я не знаю и не могу знать» («Дневник », 22.10.1904г.). «…Для чего Бог, существо духовное, единое и нераздельное, заключил себя в отдельные тела существ?». «Для чего бессмертное заключено в смертное, связано с ним?». Ответ у Толстого на эти вопросы один: есть высшая воля, цели которой недоступны человеку» («Христианское учение»).

В результате Толстой столкнулся с острым противоречием. С одной стороны, вера в Бога понадобилась мыслителю, чтобы обрести в ней надёжную основу для разумного объяснения смысла жизни. С другой стороны, цели и воля Бога непостижимы для людей. Но как указать людям истинный путь их жизни, если признано, что смысл существования этой жизни и всего мира недоступны человеческому разуму? Все попытки разрешить эту сложную духовную проблему, предпринятые Толстым, так и не привели к положительному результату. В конце жизни он признал, что его концепция «разумной веры» нелогична и запутанна. В «Дневнике» от 17 октября 1910 года писатель делает это горькое признание: «Читал Шри Шанкара. Основная метафизическая мысль о сущности жизни хороша, но всё учение путаница, хуже моей». В другой дневниковой записи он признаёт: «Как-то спросил себя: верю ли я, точно ли верю в то, что смысл жизни в исполнении воли Бога, воля же в увеличении любви (согласия), в себе и в мире и что этим увеличением, соединением в одно любимого я готовлю себе будущую жизнь. И невольно ответил, что не верю в этой определённой форме. Во что же я верю? – спросил я. И искренне ответил, что верю в то, что надо быть добрым».

Опыт религиозно-этических поисков Льва Толстого показал, что обосновать своё живое нравственное чувство в сфере религии писателю не удалось. Его заблуждения типичны для всех, кто пытается логическими средствами доказать необходимость веры в Бога. Эта вера всегда уводит на путь иррациональности и мистики и потому неприемлема для мыслящих людей, высоко ценящих достоверные, научные знания.

Аркадий Цоглин

наверх